Собираюсь немного покататься на поезде. Поездка очень длительная, еду один, а посему было решено выкупить все купе для большего комфорта. Ранее ездил пару раз на наших поездах, но только в плацкартных вагонах - благо, путешествие длилось не более двадцати часов, потому особых требований к комфорту не предъявлялось: сел, посмотрел в окошко, лег спать, проснулся, а уже через два часа знакомишься с обитателями города, когда один из них, озирая тебя с ног до головы, вальяжно, будто бы барин, подходит к тебе, судорожно пританцовывая и почесывая свою густую, пораженную глубокой сединой, бороду, в волосяном покрове которой безнадежно заплутали крошки прошлогоднего хлеба, и, словно дезинфицируя тебя своим благословенным дыханием, пропитанным освещенной спиртовой настойкой, произносит: "Э, сотка есть? Хде я найду работу? Шо, не выручишь, что ли? Не по-христиански это, не по-христиански".
Тем не менее, впечатлений от плацкарта, конечно, масса: кто-то храпит на весь вагон, другой - жадно пьет со своим приятелем дешевое пойло, вытирая грязной рукой жирные от еды губы, третий выясняет с кем-то отношения, обкладывая бедолагу трехэтажной стеной из бранных слов, где-то неподалеку вопит ребенок, будто бы его безбожно насилуют всемером, иной же, повесив какую-то странную простыню, занимается вялым и очень аккуратным сексом, точно опасаясь разбудить своего незадачливого партнера. Или зарядкой, а не сексом. Черт их знает, простыня все-таки, толком не разглядеть. И все это безумие сопровождает почти перманентная беготня по вагону и манящий аромат жаренной курицы, смешавшийся с потом и запахом мочи из туалета. Ах, чудесно. В этом есть что-то особенное - возможность близко, почти вплотную, рассмотреть Россию, запертую в двадцати трех метрах, лишенную гламура, блеска, патриотической спеси и беспочвенной гордыни. Такую открытую, простодушную, настоящую Россию, но в тоже время - такую пугающую и отталкивающую до омерзения, как феминистка, в отчаянии решившая не тратить свое драгоценное время на косметологов, депиляцию, бритье, макияж и прочую девичью чушь. В конце концов, женщины, обладающие пышными усами, небритыми подмышками и волосатыми ногами, выделяются из серой массы ухоженных плебеев, бесспорно.
Я увлекся немного. Что я хотел-то?
1. Как я сказал выше: я еду один. Есть ли возможность закрыть купе, когда я пойду, например, умываться? У меня с собой только техники будет тысяч на пятьсот, мне бы очень не хотелось вернуться, с досадой обнаружив, что я, собственно, ничего обнаружить и не могу, а затем бегать по вагону, издавая истошные, полные боли, вопли: "Где мои вещи?", "Вещи мои где?", "Где вещи мои?".
2. Оборудованы ли купе датчиками дыма? Если я покурю, открыв окно, и меня поймают за этим рукоблудием, то что мне грозит? Штраф, спасибо, свободен? Или с вещами на выход?
3. Осталась ли возможность курить в межтамбурном проходе? По закону, естественно, нет, а как дела обстоят на практике? Ведь по закону и на станциях, где неизменно будет останавливаться поезд, а из него вываливаться десятки людей, чтобы утолить свой никотиновый голод, тоже курить нельзя.
4. И самый главный вопрос: можно ли все-таки приобрести несколько мест на одно имя? С одной стороны, ничего не мешает это сделать, наверное. Но с другой - приятель мне рассказывал занятную, но страшную историю, как его, выкупившего четыре места в плацкарте, проводница, вооружившись поддержкой крепко сложенной совести, облаченной в казенную форму, вежливо потребовала отдать одно нижнее место какой-то невменяемой женщине с ребенком, сказав, что у него, мерзавца удалого, не было никакого права оформлять больше мест, чем ему требуется, заставляя страдать эту растрепанную бедняжку и ее мальца, зачатого в пьяном угаре на кухне общежития.
Тем не менее, впечатлений от плацкарта, конечно, масса: кто-то храпит на весь вагон, другой - жадно пьет со своим приятелем дешевое пойло, вытирая грязной рукой жирные от еды губы, третий выясняет с кем-то отношения, обкладывая бедолагу трехэтажной стеной из бранных слов, где-то неподалеку вопит ребенок, будто бы его безбожно насилуют всемером, иной же, повесив какую-то странную простыню, занимается вялым и очень аккуратным сексом, точно опасаясь разбудить своего незадачливого партнера. Или зарядкой, а не сексом. Черт их знает, простыня все-таки, толком не разглядеть. И все это безумие сопровождает почти перманентная беготня по вагону и манящий аромат жаренной курицы, смешавшийся с потом и запахом мочи из туалета. Ах, чудесно. В этом есть что-то особенное - возможность близко, почти вплотную, рассмотреть Россию, запертую в двадцати трех метрах, лишенную гламура, блеска, патриотической спеси и беспочвенной гордыни. Такую открытую, простодушную, настоящую Россию, но в тоже время - такую пугающую и отталкивающую до омерзения, как феминистка, в отчаянии решившая не тратить свое драгоценное время на косметологов, депиляцию, бритье, макияж и прочую девичью чушь. В конце концов, женщины, обладающие пышными усами, небритыми подмышками и волосатыми ногами, выделяются из серой массы ухоженных плебеев, бесспорно.
Я увлекся немного. Что я хотел-то?
1. Как я сказал выше: я еду один. Есть ли возможность закрыть купе, когда я пойду, например, умываться? У меня с собой только техники будет тысяч на пятьсот, мне бы очень не хотелось вернуться, с досадой обнаружив, что я, собственно, ничего обнаружить и не могу, а затем бегать по вагону, издавая истошные, полные боли, вопли: "Где мои вещи?", "Вещи мои где?", "Где вещи мои?".
2. Оборудованы ли купе датчиками дыма? Если я покурю, открыв окно, и меня поймают за этим рукоблудием, то что мне грозит? Штраф, спасибо, свободен? Или с вещами на выход?
3. Осталась ли возможность курить в межтамбурном проходе? По закону, естественно, нет, а как дела обстоят на практике? Ведь по закону и на станциях, где неизменно будет останавливаться поезд, а из него вываливаться десятки людей, чтобы утолить свой никотиновый голод, тоже курить нельзя.
4. И самый главный вопрос: можно ли все-таки приобрести несколько мест на одно имя? С одной стороны, ничего не мешает это сделать, наверное. Но с другой - приятель мне рассказывал занятную, но страшную историю, как его, выкупившего четыре места в плацкарте, проводница, вооружившись поддержкой крепко сложенной совести, облаченной в казенную форму, вежливо потребовала отдать одно нижнее место какой-то невменяемой женщине с ребенком, сказав, что у него, мерзавца удалого, не было никакого права оформлять больше мест, чем ему требуется, заставляя страдать эту растрепанную бедняжку и ее мальца, зачатого в пьяном угаре на кухне общежития.
Исправлено пользователем Lesinkov (22.02.18 05:05)
